— А почему ты обвиняешь иезуита?

— Потому что все здесь подозревают, что это он вынудил его покончить с собой.

— Что, видели, как он его ударил? Толкнул?

— Нет. Но всем известно об их оккультной силе, парализующей волю тех, кого они решили погубить.

И опять нарастало напряжение в комнате, где вновь заметались женские чепцы и юбки и засверкали бриллианты в серьгах миссис Кранмер.

Крупная Иоланда, акадка, едва не задевая затылком балки на потолке, расхаживала взад и вперед, держа в каждой руке по ребенку, укладывала своего в колыбель на место Ремона-Роже, затем вновь брала его на руки вместе с девочкой. Наконец она не выдержала:

— Эта еретичка не должна говорить так о наших священниках! Конечно, мы, акадцы с Французского залива, предпочитаем иметь дело с монахами-францисканцами, братьями-августинцами или капуцинами, но и иезуиты

— славные, набожные священники, доблестные миссионеры; многие мои братья и сестры крестились у отца Жанрусса, который частенько наведывается в наши края и читает нам красивые проповеди с поучительными примерами из нашей славной религии.

— Вы позволяете морочить себя их лживыми домыслами, несчастные глупцы! закричала Северина. — Вы всего лишь пешки в их борьбе. Одного их взгляда достаточно, чтобы усыпить вас и сделать послушными. Слепому ясно, что вы не из тех, кого они хотят уничтожить и стереть с лица земли. В отличие от нас, реформатов. Они не гнушаются никакими средствами для достижения своих целей, и магия — их главное оружие. Всем известно, что они убили короля Генриха IV, благоволившего к гугенотам, из-за угла направляя руку Равальяка… да, дорогая, из-за угла!

— Помолчи, Северина, и перестань говорить глупости. Все вы, с вашими ошибочными безумными оценками, дождетесь, что земля превратится в пустыню, ей-богу!

— С чего бы это ему его убивать, — возмутилась дочь Марселины ла Бель, своего «помощника»?! Молодого набожного семинариста из Новой Франции? Вы с ума сошли, кумушка…

— Не более, чем вы! Разве можно угадать, что творится в их головах, коли их обратал сам Дьявол? Во всяком случае, это не первое их преступление, этих римских чародеев.

— Хватит! Мне надоело вас слушать! Займитесь лучше Онориной, иначе она опять закатит истерику, — отрезала Анжелика, заметившая свою наследницу с копной рыжих волос на голове.

— Душечка моя, Северина, не плачь. Покажи мне его! Я с ним расправлюсь, говорила она.

Хорошо еще, что сноха Шаплея, бесстрастно сидящая в углу с жемчужной лентой, украшавшей ее детский лоб, продолжала невозмутимо кормить двух черноволосых малюток.

Увы, часы выздоровления, во время которых Анжелика могла наслаждаться радостями салемской жизни, были слишком короткими, и тщетно было бы надеяться возвратиться к тому блаженному состоянию, когда вновь обретаемый вкус жизни — солнца, покоя, веры в счастье, сладости фруктов, мороженого и моря с его ракушками и свежими устрицами, золотистого чая, напоенного ароматом таинственного Китая, — нежность и дружба, окружившие ее ложе, были дарованы ей во всей полноте, без ущерба.

Ей сообщали о слухах, бродивших по городу и сеявших ужас.

Люди потянулись к дому Кранмеров, рассчитывая получить от великого и могущественного Самюэля Векстера совет и поддержку. О нем вспоминали как о человеке, необычайно мудром, свободном ныне от ограничений и требований политической и духовной власти.

Между тем старик, потрясенный всем происшедшим накануне, слег в постель, и охватившая его слабость, молчаливость, восковая бледность вызывали серьезные опасения. «Дом для иностранцев», куда поместили иезуита, покинули даже католики из Мэриленда. Он оказался в полном распоряжении одержимого злом существа. Не получив завтрака, не замечая вызванного им смятения, отец де Марвиль попытался выйти из дома. И очутился перед обступившей его толпой, густой, плотной, громко загудевшей при его появлении. Оценив ситуацию, он предпочел вернуться и запер за собою дверь.

Как и несколько дней тому назад, отцы города обратились к графу де Пейраку, единственному, по их мнению, человеку, способному изменить ситуацию, которая, как это становилось все очевиднее, не могла ни разрешиться, ни оставаться прежней. Видели, как он шел к дому из красного кирпича, на фасаде которого золотистое солнце играло малиновыми и бледно-розовыми красками, подобно тому, как библейские израильтяне некогда должны были взирать, дрожа от священного ужаса, на первосвященника, единственного, кто был вправе обращаться к Всевышнему, входившего в Святая Святых. Ради осторожности сочли необходимым привязать к его лодыжке вервь, как в старые библейские времена, которая позволила бы ожидавшим снаружи извлечь его из святилища, если бы вдруг, он оказался сраженным потусторонними силами.

Переговорив с отцом де Марвилем, Жоффрей вывел его из дома, а затем и из города, лично проводив к дальней бухте, где за баснословную цену заручился посредничеством одного нечестивого пирата с Ямайки, не верившего ни в Бога, ни в Черта и взявшегося доставить своего драгоценного и малопривлекательного пассажира на остров Мартинику, а то — почему бы и нет — и до самого Онфлера во Франции.

В ожидании прилива, чтобы выйти в открытое море, судно стояло на двух якорях за островом в бухте, и иезуит на его борту находился как бы вне пределов досягаемости.

Все это оказалось нелегким делом, потребовавшим времени и сил для переговоров.

Так что к тому часу, когда Жоффрей де Пейрак смог вернуться в дом миссис Кранмер и подняться в спальню к Анжелике, она была вне себя от нетерпения.

— Ну что? — набросилась на него Анжелика. — Как дела? Правда ли, что его убил иезуит?

Он задумчиво посмотрел на нее и вдруг разразился смехом. Затем, нагнувшись, взял ее двумя пальцами за подбородок.

— К чему эта мина, моя маленькая суеверная девочка?

Однако нервы у нее были напряжены до предела, и она с серьезным видом мягко, но твердо отвела его руку.

— Что вы обо всем этом думаете, Жоффрей? Я хочу знать.

Он смотрел на нее: лунного цвета волосы, легкая, почти сказочная фея с редким отсветом изумруда или голубоватого льда в глубине глаз, и это значительное, трагическое выражение, поразившее его в самое сердце тогда, на Тулузской дороге.

Чудо и восторг! Она совсем не изменилась.

За хрупкой внешностью та же цельная натура, твердая и яркая, как алмаз. Он просто обязан сказать ей правду.

— Поймите меня, — настаивала она, — все это время меня окружают женщины разных национальностей и вероисповеданий, которые не устают повторять, что несчастный мальчик был убит своим духовным наставником. Так ли это? Скажите мне правду. От вас я приму ее, не утратив самообладания, но не скрывайте от меня ничего. Рут и Номи по обыкновению оставили их наедине. Еще ниже склонившись к ней, он мимолетно коснулся губами ее нежных приоткрытых губ.

— Да, это правда, он убил его!